Морзянка и принц Савойский

[artyom_ferrier]

 

Представим такой житейский случай.

Вы отправились на рыбалку, но вашу резиновую лодку атаковал кракен.

Вам удалось, тем не менее, спастись и выплыть на пустынный остров посреди озера.

До берега — километра два. Не докричаться. Хотя визуальный контакт имеется: сквозь ночную темень вы наблюдаете огни рыбацкого посёлка.

И вот вопрос: как вам дать знать о своём положении — и при этом предупредить людей об опасности, таящейся в негостеприимных водах этого озера, о том, что кракен пробудился и жаждет крови?

Если вы просто привлечёте внимание, разведя костёр, и люди поплывут вас спасать — они легко станут жертвами чудища.

В воду — соваться нельзя. А для вашей эвакуации — желательно выслать вертушку.

И вот как бы сообщить эту мысль?

Естественно, решение напрашивается само собой: при помощи морзянки.

Можно развести костёр и прикрывать его, скажем, курткой, чтобы на противоположном берегу видели короткие и долгие сигналы, точки и тире.

Один вопрос: а вы знаете морзянку?

Серьёзно, не хочу оскорблять своих читателей, но слишком часто сталкивался с тем, что вполне взрослые и вроде бы развитые люди — даже и близко не знают этих заветных немудрящих комбинаций.

Хорошо, если помнят … --- … , откуда-то из детства, но в нашем случае SOS неприемлем: нужно какое-то более информативное послание.

И вот меня всегда это удивляло: как можно жить в нашем мире — и не знать морзянки?

Ну ладно, там, кракен на рыбалке — это всё же несколько гипотетическая угроза.

Но, скажем, вы идёте по ночной дороге — и видите в окошке замка на холме световые сигналы, короткие и длинные.

Явно — кто-то хочет что-то сказать.

Но что — и кому?

Может, это просто Бэримор приглашает на рандеву беглого каторжника, ныкающегося в окрестных лесах (и, вообще-то, вам, возможно, небесполезно будет знать об этом субъекте поблизости).

А может, замок захвачен бандой залётных отморозков, они заперли хозяйку в комнатушке на втором этаже, чтобы потом, должным образом напившись, надругаться над нею — и вот она пытается рассказать об этом при помощи фонарика, а единственный поздний пешеход, возможный её спаситель — лишь глупо хлопает глазами и чешет затылок: «Это чего, проводка коротит, что ли?»

Серьёзно, как можно не знать морзянки?

Главное, это ни разу не тибетская письменность.

Ну вот когда Лёшка, мой сынок, узнал об этой системе и загорелся желанием освоить — у него ушла где-то неделя на то, чтобы не только выучить все комбинации (и кириллицы, и латиницы), но и более-менее сносно научиться «телеграфировать» что фонариком, что звуком. И посылать, и принимать навострился.

Ему тогда было семь, и с моей стороны — не понадобилось никакой помощи, помимо общего объяснения концепции да «скепсиса»: «Нет, ну для тебя это трудновато, пожалуй. И рановато».

Слова «трудновато» и «рановато» всегда действовали на него магически, безотказно.

Ну, во всяком случае, в семь лет — действовали.

Он сам пошарил в Инете, нашёл нужные сайты с тренажёрами, даже скачал на мобилу.

А вскоре — и дружков заразил этим делом. Ведь дети — любят игры, любят тайны, любят шифры.

Замечу, никто из них не гений (слава богу!), да и нёрдами-задротами-ботаниками не назовёшь, ребятишки как ребятишки, но — никаких проблем не было с освоением новой системы коммуникации, когда загорелись этой идеей.

И хорошо, что освоили.

Может быть, морзянка не так уж часто нужна бывает в жизни современного городского обывателя, но — это примерно как пистолет.

Тот — тоже не так уж часто бывает необходим современному городскому обывателю.

Да может вообще никогда в жизни не понадобиться.

Но если всё-таки понадобится — то счастье, когда он есть, и горе, если его нет.

То же — и с морзянкой.

И в любом случае, даже если никогда не понадобится — всяко тренировка памяти, всяко развитие способности «нейронного инженеринга».

Как, скажем, и учение стихов наизусть.

Они могут тоже никогда не понадобиться.

Как и иностранные языки.

Да, сейчас уже доступны вполне адекватные автоматические переводчики — с которыми реально можно объясниться.

Но всё-таки самое ценное в этом современном мире, насквозь оцифрованном и компьютеризованном, где будто бы все знания и так под рукой и будто бы не надо их брать в голову — это способность учиться.

Вот просто умение постигать что-то новое.

При этом не так даже важно, сколько ты знаешь — как то, насколько ты в состоянии впитывать новую информацию, овладевать новыми навыками.

А это — достигается тренировками.

Постоянными тренировками мозга.

И вот правы люди, которые сетуют, мол, современные дети «ленивы и нелюбопытны», слишком привыкли полагаться на мобилы-компутеры да Инет, и, мол, «нафиг та еоргафия, когда извозчик знает, куда ехать» (в действительности, двести с лихом лет сей сентенции).

Но с другой стороны — а эти взрослые, которые так сокрушаются над нынешним детским невежеством, сами-то — много чего нового узнали-освоили после школы?

То есть, сами-то они — готовы работать «модельными примерами» того, как можно и нужно овладевать новыми знаниями?

Вообще же, когда рассуждают о невежестве нового поколения — в действительности подразумевается не сокращение общего объёма информации, усвояемой мозгами тех или иных поколений (это-то - оспоримо).

Имеется в виду — тупо: «Они не знают того, что для нас считалось обязательным(!) знанием».

И давно подмечено, что чем в целом ограниченней познания индивида — тем больше он дорожит конкретно этими своими(!) познаниями (даже если понятия не имеет, нахрена б они ему — но просто вот раз уж задолбились в голову — значит «обязательный багаж»).

Люди же реально тянущиеся к знаниям — понимают, насколько они, знания, необъятны. И в случае крайней просветлённости — соглашаются со стариной Сократом: «Я знаю, что ничего не знаю». А потому — и не слишком строги к тем, кто знает меньше «ихнего» или знает «что-то не то».

Тут вспомнился случай с Лёшкиным закадычным приятелем Кешкой, когда ему было лет шестнадцать.

Гостил у них в доме один дальний родственник, по профессии учитель истории.

И, узнав, что Кешка интересуется военной историей, решил обрушить на него один из своих козырных «тестовых» вопросов.

Говорит: «Вот был такой фильм, «Служили два товарища» (от себя замечу, отличный фильм, возможно, лучший про Гражданскую войну в России). И там, когда Высоцкий-Брусенцов прибывает на фронт и сходу делится своими стратегическими соображениями, полковник иронизирует: «Что ты будешь делать? Каждый поручик — Бонапарт, каждый, ядри его палку, — принц Савойский».

«Так вот, - продолжает родич, - мне просто интересно: кто-нибудь вообще знает, кто такой этот принц Савойский, чем конкретно прославился?»

Кешка тогда нахмурился, потёр лоб, стимулируя.

Уточнил, неуверенно:

«Это который с Бисмарком был?»

Родственник-учитель воссиял, узрев «палец в небо»: «Ну, где-то близко — но всё же века на полтора мимо».

Кешка улыбнулся, смущённо: «Нет, в смысле, в мае сорок первого с Бисмарком был. Человек и пароход, как говорится. А так-то — я из его дел только Зент более-менее помню. К стыду своему».

Учителю понадобилось время, чтобы осмыслить, но поскольку всё же историк — то понял, конечно.

Но честно признался: «А ведь я и не задумывался никогда, что тот Принц Евгений, который был с Бисмарком в Датском проливе — это наш Кариньяно. Век живи».

Впрочем, для людей, которые не так интересуются военной историей — всё это вообще может быть «тёмный лес», в который ну его нафиг соваться.

И, будем откровенны, без этих-то знаний — прожить можно.

Даже если не только принца Евгения Савойского, но и Бонапарта не знать. И Бисмарка.

Ибо всего-то знать — конечно, невозможно. Как ни тренируй память.

И это нормально, в общем-то, когда чего-то не знаешь — так и говорить: «Без понятия». Имея в виду: «Не моя сфера компетентности».

Но вот какой реально вредный эффект даёт школьная (и вузовская) учёба — так тот, что люди разучиваются говорить эти волшебные слова: «Без понятия!»

Школа требует, чтобы они на все вопросы имели ответы — или хотя бы изображали видимость наличия ответов. Типа, «Настоящему джентльмену всегда есть, что сказать».

Что иногда бывает и полезно, умение «прибалтывать» препода, имитируя знания, но иногда — бывает вредно, когда чел сам начинает верить в свою «образованность» и кичиться ею.