Литература и патриотизм

[artyom_ferrier]

 

Некоторые люди депутатского диагноза звания наивно считают, что чтение классической русской литературы необходимо для воспитания патриотизма (который, естественно, они признают лишь в версии Третьего Отделения, как безусловную преданность московитской державе).

Ну да, они помнят что-то такое про «Русь-птицу-тройку» - но не помнят, разумеется, ответа на вопрос: «Куда ты мчишься?» (а тем более — «Кого везёшь?»)

Мне же вспомнилось, как не столь давно в Кошке (Корпоративной Школе для детишек сотрудников) один парень написал сочинение под заголовком «Порфирий Головлёв как самая точная метафора России».

Там были примерно такие строки.

«Примечательно в нём (Порфирии Головлёве, более известном как «Иудушка») не столько даже сама по себе его всепоглощающая склонность делать людям гадости, сколько, во-первых, совершенная, в конечном счёте, непрактичность его интриганства, когда, обобрав и сжив со свету всех вокруг, он и сам остаётся ни с чем, и, кажется, вовсе никак не умеет вкусить плодов своего успеха, а во-вторых же — совершенно искренняя, неколебимая его уверенность в собственных праведности, великодушии и всепрощении. И он до того убеждён, будто бы всех благодетельствует, когда его все гнобят (конечно же, незаслуженно) — что автор вынужден отказать ему в намёке на какое-либо «европейское» расчётливое лицемерие, ведь Иудушкина подлость — действительно не по расчёту, а явно по любви».

Почитав это сочинение — и виконт Алексей Артёмович решил ознакомиться с Головлёвыми (хотя давно уж закончил школу).

По прочтении — сделался несколько мрачен.

Сказал: «Было время, я считал Достоевского «отцом чернухи» и «матерью уродов». Но у него всё же встречаются человекообразные персонажи. Разумихин, скажем, сестрица Раскольникова — или та же Аглая Епанчина, хотя «Идиот», признаться, меня утомил».

«Потом, - говорит, - готов был отдать гран-при за мизантропию Сологубу с его «Мелким бесом», где поначалу — будто сплошные моральные уроды и нравственные кадавры. Но там всё же есть некоторый «лучик света» в виде гимназистика и этой девицы, Людмилы Ретиловой. Однако ж, Щедрин в Головлёвых — превзошёл все ожидания. Вот там — уж точно ни одной хоть сколько-нибудь нестрахолюдной действующей физиономии. Концентрированная тоска и безнадёга. А ведь казалось бы: сатирик, юморист. Его «Глупов» местами даже позабавил. Но тут… хочется просто заказать напалм по площадям».

Продолжает: «Решил тогда, не уходя с «родной классической волны», послушать Чехова, реабилитироваться. Чехов — он всё-таки бодренький. И поставил «Чайку», которой раньше не знал. Блин! То ли настроение такое было — то ли… не знаю. Сначала — вроде, ничего. Хороший закос под Тарантино, когда все сидят и страстно обсуждают всякую фигню. Ну да и родные души: тарантиновские бандосы и русские аристократы. Не только что любая аристократия произрастает из удачливых бандосов, но, главное, у тех и других есть время и силы для рефлексий и антимоний по поводу всякой отвязной фигни».

«Но потом, - говорит, - они меня конкретно утомили своей унылостью. Дальше — они бросились изливать свой сложный внутренний мир, чья главная сложность, вероятно, - трудности пищеварения. Ну да это ещё Писарев Онегину диагностировал. В общем, дослушал, конечно, - но остался в недоумении: нахрена я это делал? Кто мне эти люди? Ведь я-то им — уж точно не «шринк» и не «жилетка», для их душевных излияний. И всю дорогу была мысль: «Да перестреляйтесь вы, что ли, поскорей?» Но вот исполнили — лишь частично».

«И я порой думаю, - говорит, - вот в каком вообще месте русская литература «самая человечная»? Читаешь какого-нибудь зануду Золя или пафосного Гюго — там и мерзавцы-антагонисты всё же имеют какие-то симпатичные проявления, вызывают какое-то сопереживание. У наших же и протагонисты — или конченая отморозь, или полные душевные инвалиды. Всё сочувствие к ним — разве лишь желание пристрелить из жалости, to put them out of their misery, so to say”.

Тут вспомнилось давнее изречение другого Лёшки, Зимина, моего брата названного (можно сказать, Виконт был назван в его честь).

«В классической русской литературе есть только три по-настоящему человечных образа: Му-му, Фру-фру и Каштанка».

А так-то, конечно, русская литература — великая, и уникальная, но вот что до воспитания любви к стране, не поминая уж российское государство… Впрочем, не будем «вставлять запятую»: а и пусть себе бюджеты тратят, ведь мне-то уж точно не нужна великодержавная верноподданность в местном юношестве. С Московией (как самым дурацким имперским проектом в истории) пора кончать — и так, чтобы никто не заплакал на могилке, а для этого — полезно читать русскую литературу.