Виконт, Стендаль и Грибоедов

[artyom_ferrier]

 

Виконт Алексей Артёмович обратился с вопросом: «Слушай, а ты Стендаля «Красное и чёрное» читал?»

Я задумался и ответил: «Ну, для целей экзамена — да. А так — вряд ли. Пробежался по критике, нахватал кое-каких цитат — да и хорош. Некогда было расчитываться в сессию».

Лёшка кивнул: «А я вот решил целиком осилить, за рулём. Уже семьдесят процентов прослушал — и всё жду: «Когда ж там хоть что-то интересное начнётся?» Но, видно, не судьба. И надоел этот Жюльен Сорель — как... если месяц кряду одним жюльеном питаться. Серьёзно, я раньше думал, что такие никчёмные придурки только в русской литературе протагонистами работают. Вот он просто настолько «никакой», настолько убогий - что вообще никакого желания знать его. Однако ж, всё-таки решил дослушать: его наконец грохнет кто-нибудь? И — не спойлери, пожалуйста!»

«Да я и не помню», - честно признался я.

«Зато, - говорит Лёшка, - на этом фоне — подверг неожиданной ревизии кое-кого из Горя от Ума».

«Неужто Чацкого полюбил?» - изумился я.

Чацкого, помню, он в своё время очень зло разнёс по кочкам в школьном сочинении.

«Наибольшие вопросы вызывает не то, что его «прославили безумным, всем хором» - а то, что хоть кому-то угодно было бы считать этого субъекта психически нормальным. Вот того самого субъекта, что имеет склонность стоять посреди салона во вполне европейском облачении — и закатывать филиппики против моды на европейское облачение. Но если такие повадки ещё можно было бы счесть безобидным брюзжанием, то его отношения с девицами внушают куда больше тревоги... Возвратившись после трёхлетнего отсутствия, он встречает девчушку, с которой они играли детьми, которой на время их расставания было четырнадцать, а нынче семнадцать — и будто бы на полном серьёзе требует от неё, чтобы она была для него чем-то вроде Пенелопы для Одиссея... Возможно, под занавес всё-таки стоило подать ему не обычную карету, по его призыву, а карету особенной врачебной помощи для страждущих душой».

Сочинение, помнится, вызвало тогда кое-какую дискуссию.

Я же, честно, считаю, что сама по себе эта пьеса Грибоедова — некий «Франкенштейн», скроенный из разных сюжетных намёток, да потом, видно, автору лень было убирать несуразицы и нестыковки. Ведь для него, в конце концов, писанина была просто развлечением. Поэтому Чацкий — он вообще как бы очень… гхм… неоднородный в пьесе. То — восторженный ранимый юнец от силы двадцати лет, то вдруг припоминает какое-то своё офицерское прошлое, встретив старинного приятеля, заделавшегося подкаблучником.

Впрочем, это и не важно, поскольку Горе от Ума ценится за общую свою «мематичность» - с тем и растаскана на цитаты — а на Чацкого, по хорошему счёту, всем плевать.

Лёшка мотает головой: «Не, Чацкий — это настолько конченый, настолько безнадёжный пафосный мудак, что нравиться может только таким же пафосным мудакам: великим писателям и литературным критикам. Но я подумал о Молчалине. Ей-богу, на фоне этого Жюльена Сореля — тот-то выглядит вполне приличным малым, оказавшись в похожих обстоятельствах. Ну, по крайней мере, старается не слишком подставлять дочку патрона, имевшую неосторожность в него втюриться, не слишком злоупотребляет её чувствами».

Подумав и, возможно, проведя сеанс самодиагностики, Лёшка замечает: «Всё-таки, положение старшего брата — заставляет несколько специфически смотреть на такие вещи. Как представлю, что какой-нибудь секретаришка решится вскружить головёнку Кирке — так рука и тянется к лепажу… или хотя бы охотничьему хлысту».

Посмеиваюсь: «Ну, когда Кирка созреет до шашней с секретаришками — уж будь покоен, она обстряпает дело так, что никто понятия иметь не будет».

Да, Кира Артёмовна — на удивление рациональная барышня в свои девять годиков. Хотя, конечно, когда «созреет до шашней с секретаришками» - гормональные бури могут и покосить столпы рацио.

Впрочем, что толку загадывать?

Лёшка признаётся: «Честно, приступая к этому Стендалю — я надеялся, что там будет живенько и жарко. Ну, красное, да ещё и чёрное, да от участника наполеоновской экскурсии — можно было ожидать какого-то экшена, какой-то жести? Но, блин, похоже, мсьё Бейль из своей военной кампании вынес лишь унылость заснеженных русских равнин — каковое и разлил по страницам очень такими жиденькими чернилами».